1913
Ты богиня молодежи,
Брови согнуты в истоме.
Ты прекрасна, ночью лежа
На раскинутой соломе!..
Нечеловеческий взгляд месяца.
Упрек, укоры, разговоры,
Угроза томная повеситься,
Окончить с жизнью тусклой споры…
Какой страстей переворот
Дал эту царственность осанки?
И бросил странника наряд
К ногам задумчивой цыганки…
Цветок семи колоколов
На утонченном стебле
К моей петлице приколов,
Вы повернулися ко мне.
1913
Гевки, гевки, ветра нету,
Да, Оксана, ветра ни!
Бросьте, девы, песню спету,
Сюда идут легини.
Виден Дид (сюда идет),
Неразлучен с жесткой славой,
Семь уж лет, как он живет,
Сей гуцул, с свирепой Мавой.
Нет, не сказки. Нет, не бредни,
Маву видели намедни:
Косу мыла ей река,
Возле с нею старика,
Мрачно красные уста
И овечьим руном,
В воде смятой табуном,
Улетала борода.
Но только, только тихо таю,
А почему и как, – не знаю.
Она белей, косой пологая,
Влеча ужа в своих перстах.
Коса желта, морями многая,
И рыбья песня на устах.
А сзади кожи нет у ней,
Она шиповника красней.
И красносумрачный мешок
Торчит, из мяса и кишок,
И спереди, как снег, бела она,
И сзади кровь, убийство и война.
Ужасный призрак и видение,
Улыбки ж нету откровеннее.
О, как свирепы эти чары,
О <них> учили песни стары.
С суровым гиком, вместо дрота,
На нас лишь кончится охота,
Они бегут с усталым визгом
К речной волне, высоким брызгам.
На ложе белое упав,
Велит смеяться мавий нрав.
И мавки эти свою ногу
Тогда бьют бешено хлыстом,
А после понемногу
Начнутся мысли о пустом.
В зеркалах смотрят желтой лужи лица,
И им глаза подводит жужелица.
И как остры и как черны
Снега из пепельной зимы!
Но кто там, дева или Мава?
Когда уйдет, – тогда скажу.
Сейчас, солодка, не знаю, право:
Сейчас ее не разгляжу.
Но, солодушка, взгляни:
Час смятенья и тревоги!
Все спасайтесь, легини,
Пушкари на той дороге.
Кудрявым страуса пером
Пред нами, хлопцы, не гордитесь.
Бегите всякий, кто не хром,
Иль в замке темном насидитесь.
[Согнулись речки ходари
Под сильным топотом отряда.
В деревню едут пушкари:
Зачем? К кому? И что им надо?]
1913
Заметь суровую пастушку:
Обвита страусом пера,
Не человек и не гора,
Ведет гулять младую чушку.
И детворы с крылами стая
Летит и реет, прилетая.
Свеча дрожит, горит огонь,
Ее сияние мало.
И, как бесовских игрищ конь,
Прошло сквозь ноги помело.
Сложив с коленями персты,
Полуобезьяна, полудух,
Глазами грустными потух
На половине высоты.
Тучна, высока, велика
Ведунья, взорами прелестная,
То дочь ли Мнишка-поляка
Или другая, неизвестная?
И книги строки по-латыни
В жаровне пляской пескарей,
Согнувшись в пламени святыни,
Поют: лети на бой скорей!
Полна соблазна и бела,
Она забыла про белила
И твердой ручкой помела
Отважно ноги разделила.
Она в греховные страницы
Вонзила огненное око,
По сказкам письменным порока
Летает пылкая зарница.
Пред ним навсегда треугольник
Высоким и темным пятном.
Сидит он, как тихий невольник,
И думает, скованный сном.
1913
Знай, есть трава, нужна для мазей.
Она растет по граням грязей.
То есть рассказ о старых князях:
Когда груз лет был меньше стар,
Здесь билась Русь и сто татар.
С вязанкой жалоб и невзгод
Пришел на смену новый год.
Его помощники в свирели
Про дни весенние свистели
И щеки толстые надули,
И стали круглы, точно дули.
Но та земля забыла смех,
Лишь в день чумной здесь лебедь несся,
И кости бешено кричали: «Бех!»,
Одеты зеленью из проса,
И кости звонко выли: «Да!
Мы будем помнить бой всегда!..»
1913
О черви земляные,
В барвиночном напитке
Зажгите водяные
Два камня в черной нитке.
Темной славы головня,
Не пустой и не постылый,
Но усталый и остылый,
Я сижу. Согрей меня.
На утесе моих плеч
Пусть лицо не шелохнется,
Но пусть рук поющих речь
Слуха рук моих коснется.
Ведь водою из барвинка
Я узнаю, всё узнаю,
Надсмеялась ли косынка,
Что зима, растаяв с краю.
1913
Настой из барвинка служит для целей ворожеи.
И смелый товарищ шиповника,
Как камень, блеснул
В лукавом слегка разговоре.
Не зная разгадки виновника,
Я с шумом подвинул свой стул.
Стал думать про море.
О, разговор невинный и лукавый,
Гадалкою разверзнутых страниц
Я в глубь смотрел, смущенный и цекавый,
В глубь пламенем мерцающих зениц.