Том 1. Стихотворения 1904-1916 - Страница 28

Где в липы одетый узорный ходак,
У рощи стоит одинокий хлопак.
Где тени, как призраки, горестно всхлипывая,
Как бабочки мчалися в заросли липовые.
А тучи чернеют, как будто чернеча,
И сразу надвинулась к нам холоднеча.
Скакали и вились сплетенные пары,
И пели сопилки, и пели шездары.
И, будто пир для черных глаз,
Синеет небо и хабаз.
– Войдем же в эту халабуду.
– Войди, дружок, а я побуду.

<1915>

«Черный царь плясал перед народом…»

Черный царь плясал перед народом,
И жрецы ударили в тамтам.
И черные жены смеялись смелей,
И губы у них отягчал пэлелэ!
И с нескромным самоварчиком
И с крылышком дитя –
Оно, о солнце-старче, кум,
Нас ранило шутя.
Лишь только свет пронесся семь,
Семь раз от солнца до земли,
Холодной стала взором темь,
И взоры Реквием прочли.
Черный царь плясал перед народом,
И жрецы ударили в тамтам.

1915

«Ни хрупкие тени Японии…»

Ни хрупкие тени Японии,
Ни вы, сладкозвучные Индии дщери,
Не могут звучать похороннее,
Чем речи последней вечери.
Пред смертью жизнь мелькает снова,
Но очень скоро и иначе.
И это правило – основа
Для пляски смерти и удачи.

1915

«Смугла, черна дочь Храма…»

Смугла, черна дочь Храма.
А в перстне капля яда, яда.
Тень месяца, не падай, как громада,
На это узкое кольцо.
Иль смерть войдет в нее неравно,
И станет мелом все лицо.
Стары, черны слоны из камня,
Их хоботы опущены во мгле.
А в перстне капля яда, в перстне.
Был кнесь опутан телом гада.
А ей быть жрицей Пляса надо,
Она не пляшет Храма вне.
Был вырван длинный зуб из зева.
Как зайцы, змеи добродушны.
А в перстне капля яда, яда.
И, видя близко призрак гнева,
Она туда, где смолы душны,
Ушла, виденьям жизни рада,
Как свечи белые, бела,
Летят, как черный сокол, косы,
Чернее ворона над снегом,
А ноги, черны, смуглы, босы,
Ведут толпу к вечерним негам.
А в перстне капля яда, яда.
Зачем суровая борьба
Ее на землю повалила?
Рука отца всегда гроба,
Когда поспешно и груба
На ножик перстня надавила.
Смертельный ножик с ядом жала.
Глухой приказ, чтоб не бежала.
А в перстне капля яда, в перстне.
Сказал старик: «Умри теперь с ней!»
Скрыв бороды одеждою стыдливой
Все, взятое враждебным оком.
Она всегда была лишь ивой
Над смерти мчащимся потоком.
А в перстне капля яда, яда.
А в перстне капля яда, в перстне.
Быть мертвой слонихе отрада.

1915

«Лютиков желтых пучок…»

Лютиков желтых пучок.
Молнии злостный зрачок.
Женщина бросила бледный цветок.
После же очи окна зазвенели,
Запрыгав под звучное иго.
Желтой строки осыревшая книга.
Тучи темнеют и посинели.
На области слуха упало два замка.
И прочь убегала могучая самка.
Гроза, это ты!
Ницнут цветы.

1915

Зверь + число

Когда мерцает в дыме сел
Сверкнувший синим коромысел,
Проходит Та, как новый вымысел,
И бросит ум на берег чисел.

Воскликнул жрец: «О, дети! дети!»
На речь афинского посла.
И ум, и мир, как плащ, одеты
На плечах строгого числа.

И если смертный морщит лоб
Над винно-пенным уравнением,
Узнайте: делает он, чтоб
Стать роста на небо растением.

Прочь застенок! Глаз не хмуря,
Огляните чисел лом.
Ведь уже трепещет буря,
Полупоймана числом.

Напишу в чернилах: верь!
Близок день, что всех возвысил!
И грядет бесшумно зверь
С парой белых нежных чисел!

Но, услышав нежный гомон
Этих уст и этих дней,
Он падет, как будто сломан,
На утесы меж камней.

21 августа 1915

Палэ-Рояль

Курган

Копье татар чего бы ни трогало –
Бессильно все на землю клонится.
Раздевши мирных женщин догола,
Летит в Сибирь – Сибири конница.

Курганный воин, умирая,
Сжимал железный лик Еврея.
Вокруг земля, свист суслика, нора и –
Курганный день течет скорее.

Семья лисиц подъемлет стаю рожиц,
Несется конь, похищенный цыганом,
Лежит суровый запорожец
Часы столетий под курганом.

1915, <1919>

Жёны смерти

Три барышни белых и с черепом длинным,
Как чайки, за полночи ратью
Летели, летели, и спать я
Раздумал, услышав: вели нам,
Вечерний бродяга, над отмелью
Стать черепом, бросить хохол попугая
Над костию белой. Нам тот милей,
Кто черепу скажет, что радуг дуга я.
Рябины сливается иней.
Летаем навеки над миром.
И, спрошены милым разиней,
Охвачены, вещие, осени пиром.
Но мира теней нам не жаль вьюг.
Услышаны сумрачным вечера морем,
Заспорим, закрытые шалью,
Повторим со смехом: мы морим.
И ветер поет похороннее,
А море сверкает мертвецкою.
И мы, восхитившись тихонею,
Умчимся с улыбкою светской.
Ты милый, с тобой мы же на «ты»,
Нас трое прекрасно женатых.
Рыдает ли лебедь ночной темноты,
И мы в этой стае пернатых.
Три паруса серых по небу, и червь
Всходил на ладью пира смерти один.