Я закрываю веки и вижу пагоды благоуханны:
Здесь мамонт жил, любимец богдыхана.
И с края кровли льют свой звон на пол бубенчики,
И разноцветных светочей горят красиво венчики.
Я вижу сопки керченской подземную зарю
И радугу висячую, и сизый дым,
И красных камней лёт, и вой, и гром.
И красный дождь ужасен дикарю.
Но что же? К облакам седым
Летит кумир с протянутым челом.
<1911>
Уж не одно тысячелетье,
Когда гонитель туч суровый Вырей
Гнал птиц лететь морозной плетью,
Птицы тебя знали, летя над Сибирью.
Тебя молнии били, твою шкуру секли ливни,
Ты знал ревы грозы, ты знал свисты мышей,
Но как раньше сверкают согнутые бивни
Ниже упавших на землю ушей.
И ты лежишь в плащах косматорыжих
Как сей земли суровый разум,
Где лишь тунгуз бежит на лыжах,
Чернея тонким узким глазом.
1911
Пламёна –
Первые племена,
Как снег блистающей земли.
В лучах цвели огня кремли.
Среди пустыни мира синей
Земля пылала. Красный иней
Ее широко одевал
В багрец воздушных покрывал.
И в вихрях радостного света
Блистала община огней.
Ковром зарниц была одета
Сестра зеленая людей.
Тогда к реке текло два тока,
Тот с запада, этот с востока.
И одинокий человек,
Паря широкими крылами,
Стрелою тучу пересек,
Как спутник кормчего мирами.
Огня листвой горят деревья
С дымными горячими стволами,
И тучи носятся в кочевья,
Точа ядовитыми смолами.
И с серным запахом зарницами,
Жилищем смерти, облаками,
И смертоносными криницами
Тот век, те дни богаты были,
И на земле лишь бури жили.
И в этот миг я кинулся с копьем,
Темный, смуглый,
Серебряным шумя крылом.
Главы кудрями круглый.
Огонь бесовских дум
В мозгу, как лава, клокотал.
И свист, и шум,
Когда копье рукой метал.
Пособник солнца, ветр ломал
Крыла возвышенного перья,
Но мне, бойцу высокомерья,
Противник был и слаб, и мал.
Я издал стон ликующей борьбы.
Дневная песнь тигра в нем и рядом свисты соловья.
Журчанием нежным были рядом с ним в грозу дубы,
Когда в трех солнц семью направил кол копья.
Своим серебряным крылом
Я бурю резал, как мечом.
И в этот миг, когда я солнце кромкое убил
И брызнула на землю кровь,
Мне кто-то шептал, что я любил,
Что то была земная первая любовь.
<1912>
Меня проносят на слоновых
Носилках – слон девицедымный.
Меня все любят – Вишну новый,
Сплетя носилок призрак зимний.
Вы, мышцы слона, не затем ли
Повиснули в сказочных ловах,
Чтобы ласково лилась на земли,
Та падала, ласковый хобот.
Вы, белые призраки с черным,
Белее, белее вишенья,
Трепещете станом упорным,
Гибки, как ночные растения.
А я, Бодисатва на белом слоне,
Как раньше, задумчив и гибок.
Увидев то, дева ответила мне
Огнем благодарных улыбок.
Узнайте, что быть тяжелым слоном
Нигде, никогда не бесчестно.
И вы, зачарованы сном,
Сплетайтесь носилками тесно.
Волну клыка как трудно повторить,
Как трудно стать ногой широкой.
Песен с венками, свирелей завет,
Он с нами, на нас, синеокий.
<1912>
Но бледен, как конское око,
Твой серебряный с просинью взор.
Спутались волосы. Тени порока
Слагались в красивый узор.
Ах, юноши! Счастливы те,
Кто не ведал ни щек, ни пылающих глаз.
Ведь он в синей ночной высоте
Увидал тучи звезд, незаметных для вас.
1912
Будем грозны, как Остраница,
Платов и Бакланов.
Полно вам кланяться
Роже басурманов!
С толпою прадедов за нами
Ермак и Ослябя.
Вейся, вейся, русское знамя,
Веди через сушу и через хляби!
1912
С нависня пан летит, бывало, горинож,
В заморских чёботах мелькают ноги,
А пани, над собой увидев нож,
На землю падает, целует ноги.
Из хлябей вынырнет усатый пан моржом,
Чтоб простонать: «Santa Maria!»
Мы ж, хлопцы, весело заржом
И топим камнями в глубинах чартория.
Панов сплавляем по рекам,
А дочери ходили по рукам.
Была веселая пора,
И с ставкою большою шла игра.
Пани нам служит, как прачка-наймитка,
А пан плывет, и ему на лицо садится кигитка.
Нет, старче, то негоже:
Парча отстоит от рогожи.
<1912>
Птица, стремясь в высь,
Летит к небу.
Панна, стремясь ввысь,
Носит высокие каблуки.
Когда у меня нет обуви,
Я иду на рынок и покупаю ее.
Когда у кого-нибудь нет носу,
Он покупает воску.
Когда у народа нет души,
Он идет к соседнему
И за плату приобретает ее
– Он, лишенный души!..
<1912>
Осиновый скук кол
Вошел в видение под гробом.
И сорит лучшая из кукол
Труху, рассыпанную зобом.